Василий Кондратьевич Алымов родился 23 марта 1883 года в деревне Ручьи Тосненского района, Санкт-Петербургской губернии.(1) Вот как сам В.А. Алымов пишет в своей автобиографии: «Родился в Новгородской губернии, в лесу, где отец был лесником. Отец происходил из свободных крестьян Орловской губернии и я до сих пор в документах, удостоверяющих происхождение, числюсь гражданином Орловской губернии. Мать из крепостных крестьян Московской губернии, на «волю» была выпущена 15 лет. Отец начал трудовую жизнь с 9-летнего возраста, когда он был отдан в г. Орел в булочники, окончил свою жизнь садовником (рабочим) в Петровском парке в Петербурге в 1899г. Мать умерла в городской богадельне в 1913г.
В 1888 году я был привезен в Ленинград (тогда С.- Петербург). Сперва отец работал поденщиком по уборке дорог, получал 40 копеек в день (семья была 6 человек), потом нашёл место полусадовника – полусторожа в городском питомнике в Александровском парке. Там я прожил до 12-летнего возраста (до 1895г.).
С 12-летнего возраста (с мая 1895г.) начинается моя трудовая жизнь: меня отдали «в ученье» в мастерскую «гравера по всем металлам», на 5 лет. Некоторых название «гравер» заставляет относить это занятие к художеству. Это неверно: граверное ремесло – одно из самых тяжелых ремесел, человек при этой работе изнашивается очень быстро.
Работал я по 14 часов в сутки, ничего, кроме обеда и чая, не получал. После почти двухлетнего пребывания в этой мастерской; меня выгнали за упрямый характер: пытался защитить свое человеческое достоинство. Пришлось 13-летнему человеку искать для себя новой работы. Так как материально поддержать меня было некому, пришлось согласиться опять на 5 лет идти в кабалу к «хозяину».
Эти 5 лет моей жизни – самые тяжелые годы, годы полного физического рабства. Я не мог без разрешения «хозяина» выходить из своего подвала даже за дверь на двор (буквально так и стояло в «контракте»). Ежедневно переносил всякие издевательства над моей личностью со стороны «хозяина» и его домочадцев. В особенности дикие словесные издевательства были тогда, когда заставали с книгой: книгу презирали, как и всех «ученых».
Когда еще не было 16 лет (в 1899 году) умер отец и я оказался предоставленным самому себе, так как мать сама нуждалась в помощи. На шестом десятке лет ей вновь пришлось идти на фабрику. Мне же за работу ничего не платили.
Парнишка я был способный, но из-за тяжелого экономического положения родителей, со школой, как учреждением, знаком мало. Но учиться приходилось: ещё в 11 летнем возрасте 4 месяца занимался с целым классом в 24 человека в одном из петербургских приютов.
Учился самостоятельно, но вполне системно. К 18 годам общие знания мои приближались к объёму знаний тогдашней средней школы (кроме языков). Учиться приходилось при совершенно исключительных обстоятельствах. После 13 часовой, дневной работы, украдкой от «хозяина», ночью, часто пользуясь светом падающим на пол от уличного фонаря, висящего над пивной лавкой. В полоску этого света клал книгу и сидел над ней на корточках. Кроме общих знаний, интересовался всем, что попадало под руку, в особенности же русской литературой. К 19 годам уже был «начитанным» человеком (конечно, относительно).(2)
Образование внешкольное, но не ниже среднего (гимназического), т.к. в течение 11 лет выполнял технические и инженерные работы, требующие как общих, так и специальных знаний. Курса в учебном заведении не кончил, потому что родители были неимущие.(3)
С 19 лет стал свободным человеком. С этого времени объем знаний начал расширяться значительно быстрей, легче стал доступ к источникам знания. Искал людей, у которых можно было бы чему-нибудь поучиться. Один человек много помог мне в выборе книг по социальным и экономическим вопросам. По социальному положению это был обыкновенный рабочий, но необыкновенный по своей начитанности и высокой культурности человек. Он теперь профессурствует в Москве.
В это время я работал только 10 ½ часов в день, но работа производилась не отрывая головы, так что шея пухла от напряженности.
Свободного времени, всё-таки было больше и я получил возможность пользоваться книгами из общественной библиотеки. После выхода из «ученья» мать перешла на моё иждивение, приходилось помогать и брату – вечному бродяге, несколько раз за год высылавшемуся «по этапу» за «безписьменность». Зарабатывал я тогда 28-30 рублей в месяц. 1 мая 1904 года впервые «официально» выступил в качестве социал-демократического пропагандиста на Васильевском острове у фортепьянщиков (рабочих).
С июня этого года стал работать в городском районе петербургского социал-демократического комитета, где был одновременно и пропагандистом и организатором района. Восстановил все связи, утраченные после июньского большого провала. Все лето 1904 года был единственным в городском районе руководящим работником. Осенью, с приездом работников, занимался только организаторской работой. В то время организация была едина (большевики и меньшевики работали вместе).
26 ноября 1904г., за два дня до демонстрации, в подготовке которой участвовал, был арестован и посажен в предварилку. Обвинялся в принадлежности к РСДРП. От объяснений с жандармами отказался, что и было дважды запротоколировано на допросах.
В марте 1905г. был выпущен до суда под гласный надзор полиции. После октябрьской революции 1905г. был амнистирован в общем порядке.
Лето 1905г. занимался пропагандистской работой. В 1906г. работал пропагандистом в Типографском районе (объединенном). С конца 1906г. в организациях непосредственного участия не принимал, оказывал только кое-какое содействие, главным образом в изготовлении паспортов для нелегальных (делал печати и надписи).
С 1906г. стал принимать участие в рабочей прессе (политической и профессиональной). В 1906г. был один из фактических редакторов политического еженедельника «Невский Вестник» (вышло 6 номеров) и помещал там вторые статьи. За мою статью о 9 января редактор был посажен на 1 год в крепость, за статью о выборах в думу по рабочей курии – год получил редактор-издатель. На 6-м номере, где было объявлено, что в журнале принимает участие Плеханов, журнал был закрыт полицией. В 1907 году сотрудничал в органе Всероссийского Союза Печатников (или Центрального Совета – не помню) «Жизнь Печатника». Статьи о культурно-просветительной деятельности профессиональных союзов были первыми статьями на эту тему и вызвали дискуссии в тогдашних газетах и журналах разных направлений.
Не проходили без внимания и другие статьи, например о бюджетах профессиональных союзов, как первый опыт работ в этом направлении (сентябрь 1907г.). Сотрудничество продолжалось в 1908 и 1909 годах, после чего последовал большой перерыв. Подписывался буквами «В.К.».
Все время не переставал работать в мастерской. После 1905г. работал уже 9 часов в день. В 1908г. здоровье не выдержало, пришлось первый раз отдыхать в чужой деревне. Работал в мастерских до 1911г., т.е. 16 лет был рабочим. С 1905г., кроме граверства, занимался ещё одновременно и типографской корректурой, в типографии, бывшей при мастерской. Общий заработок не превышал 50 рублей в месяц.
В 1911г. переменил профессию, стал рабочим по изысканию железных дорог. Начал с младшего техника, был старшим техником, работал в должностях инженера и начальника партии. О том, какое образование я получил, не справлялись, видели мою работу и знания и поэтому считали сначала студентом, а потом и больше.(4)
В апреле-сентябре 1913г. работал в качестве техника на изысканиях Тавризской ж.д. в Персии. На обратном пути в 1913г. заехал в Константинополь.(5)
До 1918г. сделал около 3000 верст изысканий, участвовал в разработке не менее 20 проектов ж.д. линий. Работал в Южном Забайкалье, на Южном Урале, дважды в Бухаре, дважды на Мурмане, во многих губерниях и областях. Ознакомился на местах с бытом свыше 30 народностей.
В 1916г., осенью, взят в солдаты, как ратник 2-го разряда, на 34 году. Был в маршевой роте, испытал много унижений. Революцию 1917г. встретил в полку в Красном Селе. 28-го февраля 1917г., во время революционного выступления полка в Петроград, был выбран солдатским выборным в полковой комитет, где до сентября 1917г. состоял выборным секретарём, заместителем председателя и т.п. Во время корниловщины, когда полк по своей инициативе выступил против Корнилова на Дудергофские высоты, был выбран комиссаром для передней боевой линии полка. В сентябре 1917г. от переутомления нервно заболел и был уволен с военной службы по болезни.
В октябре 1917г. поступил на изыскания по орошению земель в Бухаре, куда и уехал вскоре. Работал там до мая 1918г. Там был свидетелем большой поголовной резни всех русских. Уцелели только 2 города, в том числе тот, где я находился (Корки). После этих событий, вместе с другими делегатами от городского населения, объехал многие места, где была резня.
1 ноября 1918г. поступил добровольцем, санитаром (красноармейцем) в Красносельский пехотный батальон, вошедший после в состав 2-го петроградского полка. В составе этого полка в октябре-ноябре 1919г. участвовал в походе против Юденича (простым красноармейцем, санитаром). В ноябре 1919г. откомандирован в Красносельский военный госпиталь, откуда в 1920г. откомандирован по специальности техника на Урал в 7-й Военно-дорожный отряд.
Находясь в Красном Селе, читал лекции по истории, по поручению горисполкома.
В сентябре 1920г. командирован на Западный фронт, где пробыл до октября 1921г. в 7-м и 21-м военно-дорожных отрядах в должности старшего производителя работ по восстановлению разрушенных дорог и переправ. Много ездил по обследованию состояния стратегических маршрутов в Гомельской и Минской губерниях. В октябре 1921г. откомандирован на ж.д. изыскания в Запорожье.
В сентябре 1922г., когда я находился в Ленинграде, один приезжий с Мурмана, которому было поручено найти лекторов для организовавшейся совпартшколы, предложил мне читать лекции по истории классовой борьбы. С радостью принял это предложение, так как это давало мне возможность вернуться к пропагандистской работе.
Одновременно получил приглашение быть следователем по важнейшим делам в Мурманском Совете Народных Судей. С советским законодательством я был знаком достаточно для того, чтобы принять на себя эту должность».(6)
Приехав в Мурманск осенью 1922г. В.К. Алымов приказом № 10 от 10 октября 1922г. был назначен на должность следователя по важнейшим делам при Особой сессии по уголовным делам Мурманской губернии. Он прибыл из Петроградского отдела распределения рабочей силы.(7)
В соответствии с Положением о народном суде РСФСР, утвержденным Декретом ВЦИК от 21 октября 1920г., производство предварительного следствия по уголовным делам, подсудным народному суду, возлагалось на народных следователей. Народные следователи избирались и освобождались от должности губернскими исполкомами. Помимо народных следователей, расследованием уголовных дел занимались следователи по важнейшим делам, состоявшие при отделах юстиции. Позднее они стали именоваться старшими следователями при губернских судах.
Народные следователи и следователи по важнейшим делам должны были отвечать следующим требованиям: иметь право избирать и быть избранными в Советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, иметь теоретическую или практическую подготовку для занятия должности советских следователей.
В связи с введением с 1 января 1923г. Положения о судоустройстве РСФСР народные следователи стали назначаться на должность губернскими судами с последующим утверждением губисполкомом и Наркоматом юстиции. Народные следователи состояли при следственных участках. Старшие следователи при губернском суде были рангом выше народных следователей. Естественно, у них была выше заработная плата, но и уголовные дела, которые они расследовали, были сложнее.
К кандидатам для назначения на должность народного следователя и старшего следователя предъявлялись определенные требования. Они должны были иметь не менее двухлетнего стажа работы в органах юстиции в должности не ниже секретаря народного суда или должны были сдать соответствующие испытания в губернском суде. На должность следователя не могли быть назначены «лица, опороченные по суду или исключенные из среды общественных организаций за порочащие поступки, замеченные во время гражданской войны в нелояльном отношении к Советской власти или причастные к антисоветским партиям».
Василий Кондратьевич Алымов не имел юридического образования, но природный дар исследователя, исключительное трудолюбие, аналитический ум помогли освоить новую для него профессию следователя. Эти качества особенно проявились при расследовании уголовного дела по обвинению гражданина Великобритании Лейтона в незаконном промысле рыбы. Обстоятельства этого дела таковы.
Английский траулер «Святой Губерт» под командованием 47-летнего Джорджа Вильяма Лейтона был задержан 3 марта 1922г. нашим сторожевым кораблем «Т-21» в районе Териберского мыса, так как он вел промысел рыбы в двенадцатимильной зоне, не имея соответствующих документов. Следует пояснить, что Декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР от 24 мая 1921г. «Об охране рыбных и звериных угодий в Северном Ледовитом океане и в Белом море» была установлена двенадцатимильная зона территориальных вод на Севере (до этого была трехмильная зона). Иностранные суда могли вести промысел в этой зоне только с разрешения Советского правительства. Лица, виновные в нарушении Декрета, как указывалось в этом документе, «должны предаваться суду для наложения взыскания вплоть до конфискации судов и иных приспособлений, при посредстве которых производился промысел, со всем снаряжением и грузом, на них находящихся». Обеспечение охраны территориальных вод возлагалось на военный флот и пограничников.
Английские и норвежские рыбопромышленники знали о Декрете СНК РСФСР, но продолжали лов рыбы в 12-мильной зоне, рассчитывая на то, что у молодой республики нет достаточных сил для охраны морских рубежей. На это надеялся и Лейтон, выйдя 20 февраля 1922г. на промысел из английского порта Гуля. Три дня траулер вел лов рыбы в наших территориальных водах и готов был возвратиться на родину с полными трюмами, но рано утром 3 марта был замечен сторожевым кораблём. Когда к нему приблизился сторожевик, то рыбаки даже не успели поднять трал. Положение судна-нарушителя было зафиксировано в его судовой карте, получены объяснения от капитана судна и членов команды, которые не отрицали факт ведения промысла в запретной зоне. Траулер был отконвоирован в Мурманск, а дело по обвинению капитана в незаконном вылове рыбы направлено в суд.
В судебном заседании, состоявшемся 8 марта 1922г., то есть через 5 дней после задержания, Лейтон и члены экипажа не отрицали факта нарушения Декрета СНК РСФСР от 24 мая 1921г. Народный суд первого участка признал Лейтона виновным в этом нарушении и вынес обвинительный приговор, «коим постановил применить высшую меру наказания – конфисковать в пользу РСФСР судно со всеми приспособлениями, снаряжением и грузом, находящимся на нем; капитана Лейтона и всех его сотрудников, как эксплуатируемых капиталистической компанией тружеников, освободить от всякого наказания, отчислив в их пользу 10% улова».
Однако ввиду процессуальных нарушений этот приговор 6 апреля того же года был отменен в порядке судебного надзора и дело возвращено в суд на новое рассмотрение. Но к тому времени члены экипажа траулера «Святой Губерт» уже находились в Англии и на повторное рассмотрение в суд не явились. Они в городе Гуле у нотариуса Джексона дали показания, которые существенно отличались от прежних. Теперь они заявляли, что промысел рыбы велся за пределами 12-мильной зоны, что показания в Мурманске были даны под угрозой применения оружия. Прокурор республики Н.В. Крыленко, направляя эти документы в Мурманск, предложил приобщить их к уголовному делу и ускорить повторное рассмотрение дела. Он ещё трижды направлял в Мурманск телеграммы об этом. Поскольку подсудимый и члены экипажа в суд так и не прибыли, а их новые показания нуждались в проверке, народный суд после неоднократного отложения рассмотрения дела 28 октября 1922г. вынес постановление о направлении дела следователю для проведения по нему предварительного расследования.
Это дело принял к своему производству следователь по особо важным делам при Мурманском губсуде Василий Кондратьевич Алымов. Он подробно допросил членов экипажа корабля «Т-21» и назначил по делу экспертизу, производство которой поручил лоцмейстеру Мурманской лоцдистанции Падорину и капитану дальнего плавания с 30-летним стажем Раффельду. Вывод экспертов был категоричен – английское судно задержано в наших территориальных водах. В ходе следствия были опровергнуты доводы Лейтона о даче им признательных показаний под угрозой насилия. Следователь составил обвинительное заключение и передал дело прокурору. Прокурор согласился с этим итоговым документом и 26 декабря направил дело в суд.
Особая сессия по уголовным делам Мурманского губсуда под председательством Я.А. Комшилова, рассмотрев 25 января 1923г. это дело, признала Лейтона виновным в нарушении Декрета СНК РСФСР от 24 мая 1921г. назначила ему наказание «в виде лишения свободы с применением общественных принудительных работ с более строгой изоляцией на 6 месяцев с заменой штрафом 200 рублей золотом». Поскольку Лейтон участия в судебном заседании не принимал, в приговоре была сделана оговорка, что он подлежит приведению в исполнение в случае появления капитана судна на территории республики. Траулер согласно приговору суда считался конфискованным в пользу РСФСР.
Это дело получило и международный резонанс. В меморандуме Министерства иностранных дел английского правительства от 8 мая 1923г., получившем известность как нота лорда Керзона, Советскому правительству в ультимативной форме предлагалось немедленно освободить траулер «Святой Губерт», поскольку он вел промысел рыбы, как указано в меморандуме, за пределами 12-мильной зоны. Советскому правительству предлагалось также уплатить соответствующую компенсацию за незаконный арест судна. Заместитель Наркома иностранных дел РСФСР М.М. Литвинов, имея на руках вступивший в законную силу приговор суда, 11 мая 1923г. дал ответ на меморандум и сообщил, что траулер проник в территориальные воды с нарушением законов страны. Тем не менее, как говорилось в ответе, во избежание обострения отношений Советское правительство дало указание освободить этот траулер из под ареста.
Таким образом, предварительное следствие, проведенное В.К. Алымовым по делу Лейтона, было безукоризненным, что позволило Советскому правительству дать достойный ответ министру иностранных дел Великобритании(8).
На мой взгляд для понимания ситуации по данному «Следственному делу по обвинению капитана английского траулера «Св. Губерт», Лейтона Джорджа Вильяма в незаконном производстве рыбной ловли в территориальных водах РСФСР» необходимо опубликовать обвинительное заключение в полном объеме.
«18 декабря 1922г. я, следователь при Особой сессии по уголовным делам Мурманской губернии Алымов, закончив предварительное следствие по делу капитана английского рыболовного траулера «Св. Губерт» Джорджа Вильяма Лейтона, обвиняемого в незаконном промысле рыбы в территориальных русских водах нашел: 3-го марта 1922г. в территориальных русских водах, приблизительно в 10-10 ½ милях к северу от мыса Териберского русским сторожевым судном «Т 21», под командой военного моряка Ауэрбаха, был задержан паровой английский траулер № 493, занимавшийся рыболовным промыслом. Рыбный промысел в указанном месте запрещён иностранцам Декретом Совета Народных Комиссаров от 24 мая 1921г. В следствии чего английский траулер был арестован, отведён в Мурманск, а капитан его, великобританский подданный Джордж Вильям Лейтон, был предан Народному суду 1 участка Мурманского уезда за нарушение вышеуказанного Декрета. 8 марта 1922г. Народный суд в г. Коле вынес по делу Дж. В. Лейтона приговор, которым постановил применить высшую меру наказания – конфисковать в пользу РСФСР судно № 493, со всеми приспособлениями, снаряжением и грузом, находящемся на нем. Капитана Лейтона и всех сотрудников его, как эксплуатируемых капиталистической компанией тружеников, освободить от всякого наказания, отчислив в их пользу 10% улова.
6 апреля 1922г. Народный Комиссариат Юстиции по отделу судебного контроля слушал в порядке надзора указанное выше дело Нарсуда 1 участка Мурманской губернии и, рассмотрев приговор суда нашёл, что судом были допущены явные нарушения Положения о Народном суде и руководящих начал по уголовному праву РСФСР, выразившиеся в нарушении статей 4, 23, 75 и 76 Положения о Народном суде.
На основании чего руководствуясь п. «а» ст.2 Положения о Высшем Судебном контроле определил: Приговор Народного суда 1 участка Мурманского уезда в полном объеме отменить и дело направить к новому рассмотрению. Дальнейший ход дела был следующий: 1. 1 июня 1922г. было назначено слушание дела в новом составе суда 2 участка, но вследствие того, что на суд никто не явился, дело разбором отложили. 2. Телеграммой Народного Комиссара Юстиции от 1-го июля 1922г. было сообщено, что капитан Лейтон на суде быть не может и дело предложено отложить до получения указаний. 3. Телеграммой Замнаркомюста т. Крыленко от 13 сентября и 3 и 6 октября 1922г. было предложено срочно окончить дело 3-го октября сообщено в Наркомюст, что дело назначено на 20 октября. 4. 28 октября 1922г. Народный суд 1 участка в г. Мурманске рассматривал дело и постановил передать его следователю по важнейшим делам для доследования. Того же числа следователь при Особой сессии по уголовным делам приступил к срочному доследованию.
16 августа 1922г. в Народный суд поступили через Народный Комиссариат Иностранных дел и Народный Комиссариат Юстиции показания капитана Лейтона и некоторых его сотрудников, данные ими 16 июня 1922г. в Гулле, в Англии, у нотариуса Джексона и заявление английских мореходов – офицеров о необходимости поверки определений места задержания. Поступившие документы ввели в дело много новых обстоятельств и потребовали вновь расследовать всё дело, значительно расширив границы первоначального следствия. Первоначально, сразу после задержания «Губерт» на всех допросах и, вскоре после этого, на первом суде в Коле, капитан Лейтон показал, что он был послан английской рыболовной компанией «Святого Андрея» для ловли рыбы к берегам русской Лапландии, что вышел он из Гуля 20 февраля, промышляя рыбу у русских берегов 3 – ½ дня, что задержан он был в 10 ½ милях от берега, что о существовании 12-ти мильной запретной полосы он лично ничего не знал, а знал только о 3-х мильной полосе и что виновным в промысле рыбы на пространстве русских вод, поэтому себя не считает.
Но в показаниях данных в Гулле у нотариуса Джексона и посланных в Россию для представления в суд, капитан Лейтон приводит новые обстоятельства и утверждает положения, в некоторых частях даже противоречащие данным на суде в Коле. В этих новых показаниях капитан Лейтон опираясь на подтверждение своих сотрудников говорит, что он находился не в 10 или 10 ½ милях от берега, а значительно дальше за пределами запретной черты.
Не устанавливая точно географического места своего положения, он проводит различные признаки для определения места, где траулер «Губерт» промышлял рыбу.
В виду невозможности для капитана Лейтона присутствовать на суде лично, приводятся ниже некоторые выдержки из его показания: из п.3 к рыболовным постам русской Лапландии прибыли 27 февраля 1922г. Рыбная ловля производилась на различных участках вплоть до ночи 1 марта 1922г. когда было найдено хорошее место для рыбной ловли в местности находившейся по приблизительному расчету на расстоянии 13-14 миль от мыса Териберского. Огонь маяка Териберского был виден с мостика траулера. На этом пункте человеческий глаз находится на высоте 15 фут. над уровнем моря. Если опуститься с мостика на крышу люка, где человеческий глаз находится на высоте 10 фут. над уровнем моря, то огонь маяка окажется только что открывшийся на горизонте. В то время, около 6-ти часов пополудни 2 марта дающий показание капитан обратил внимание помощника и помощник проверил это с мостика и с крыши люка. Вследствие этого был опущен с палубы светящийся буй, установлен на якорь и рыбная ловля производилась в продолжение ночи вокруг поставленного буя.
Из п. 4 показания. На рассвете 2 марта 1922г. были взяты пеленга, положения упомянутого буя, которые оказались следующие: возвышенность на западной оконечности острова Кильдина (мыс Лихой) Магнитный 2453/4о и мыс Териберский Магнитный 1631/4о.
Эта пеленга показала положение постановленного буя как раз немного менее 14 морских миль от берега, который оказывался мыс Териберский. В продолжении этого дня продолжалась ловля на близости буя, который оставался на якоре все время.
Из п.5 показания. С заходом солнца этого самого дня (2-го марта) были зажжены установленные рыболовные огни и они ярко горели всю ночь и рыбная ловля производилась всё время.
Из п.6 показания. В 4 часа 45 мин. утра 3-го марта 1922г., трап левого борта был опущен и судно буксировало его. Около 5 час. 45 мин. утра на судовых часах появился русский вооруженный тральщик «Т-21», который держа поднятый трехфлажный сигнал, приказал «Губерту» остановиться. На «Губерт» была направлена пушка, машины этого судна были остановлены. «Губерт» в это время находился на расстоянии приблизительно полмили севернее упомянутого буя и был таким образом, в расстоянии около 14 ½ мили от ближайшего берега.
Из п.7 показания. По приближении «Т-21» к траулеру «Губерт» направилась лодка с офицером, переводчиком и двумя вооруженными русскими матросами.
Все они вступили на борт «Губерта». Офицер через переводчика осведомился с моста «Губерта» по отношению к берегу, вследствие того капитан принес карту и указал положение на карте. Офицер не делал никаких возражений.
После переговоров офицера с командиром «Т-21» капитану было приказание отправиться на «Т-21», а 2 вооруженных русских матроса остались на «Губерте». Было произведено измерение глубины. Было также приказание убрать трал из воды, что было исполнено (д.л. № 85).
Из п.8 показания. По прибытии на «Т-21», капитан предъявил командиру «Т-21» карты, показывая место, где производилась рыбная ловля, на что возражений не последовало. Капитан также указал командиру судна на видимые предметы с соответствующими им пеленгами и опять возражений не последовало. Капитан также указал командиру судна на видимые предметы с соответствующими им пеленгами и опять возражений не последовало. Капитану было сообщено, что он ловил рыбу в 12-ти мильной полосе и что поэтому его судно будет арестовано и отведено в Мурманск. Капитан ответил, что ему неизвестно ни о какой 12-ти мильной полосе. С «Губерта» были взяты на «Т-21» два заложника, а офицер с «Т-21» и два русских матроса остались на «Губерте». С «Губерта» был брошен лаг и курс взят вслед за «Т-21» к восточной оконечности острова Кильдина (д.л. № 85).
Из п.10 показания. Когда на траверсе восточной оконечности острова Кильдина был проверен отсчёт лага «Губерта», то лаг показывал, что пройдено 17 ½ миль, что подтвердило указанное капитаном заявление о месте, в котором «Губерт» ловил рыбу. Проходя между островом Кильдином и материком русский офицер обратил внимание капитана на компас. Он сказал: компас моего судна показывает 243о (указывая, что имелась существенная разница между компасами обоих судов (д.л. № 86).
Из п.17 показания. 8 марта 1922г. на суде капитан повторил своему защитнику, командиру «Т-21», что он не знал о 12-ти мильной полосе (д.л. № 87).
Из п.22 показания. Капитан заявляет, что его пеленга местоположения верны и что судно во время ареста было, по крайней мере, 14 ½ миль от берега и что за все время данного плавания он не ловил рыбу в территориальных водах или ближе 13 миль от берега и другие дающие показания, говорят, что они хотя и не определяли по пеленгам местонахождения судна, тем не менее по их наблюдениям, их судно находилось в месте указанном дающим показание капитаном.
Из п.23 показания. Дающий показания помощник капитана заявляет, что незадолго до ареста «Губерта» капитан указал ему на огонь маяка Териберского, который виднелся с мостика «Губерта» и был едва виден с крыши люка и совершенно не виден с палубы. Тот маяк 132 фута был бы виден при указанных условиях приблизительно на расстоянии 16 миль от берега. На приведенные показания капитана «Губерта» и его помощника из Гуля было прислано особое заявление английских офицеров: Стюарда, Будса и Ричардсона, по-видимому экспертов, проверивших показания капитана и команды в технической их части. В этом заявлении они говорят: 1) опросив капитана и команду, они пришли к убеждению, что нужно обратить большое внимание на факты видимости огней маяка Териберского и, что, принимая во внимание названные факты, они полагают, что судно находилось немногим больше 14 миль от ближайшего берегового пункта. 2) Обращают внимание также на расходимость показания компасов «Т-21» и «Губерта» будто бы указанного русским офицером и сомневаются, что место нахождения «Губерта» определено по пеленгам «Т-21» верно. 3) Проплытое расстояние 17 ½ миль, показанное лагом «Губерта» сильно подтверждают показание капитана о месте задержания «Губерта» вне территориальных русских водах. 4) Названные выше английские офицеры убеждены, что показания капитана и команды о месте нахождения вне территориальных вод, подкрепленные приведенными фактами, должны быть приняты, как достоверные. В примечании к этому заявлению названные офицеры предлагают проверить прокладкой по карте, в какую сторону может влиять разница в показаниях, компасов при определении места по маяку Териберскому и утёсу Лихому на острове Кильдине.
Капитан Лейтон, свои показания, данные у нотариуса Джэксона в Гулле снабдил послесловием, в котором сообщает совершенно новое обстоятельство. Капитан Лейтон говорит, что когда он находился на борту «Т-21», ему предложили написать показание, что он ловил рыбу в 10 ½ милях от берега. Когда он написал, что обвиняется в том, что находился в 12 милях от берега, командир «Т-21» положив револьвер на стол, не принял этого и приказал написать, что капитан с судном находился в 10 ½ милях от берега. Под этим принуждением капитан написал то, что ему было приказано, но это не соответствовало истине, так как было написано при упомянутых условиях.
Из последнего обстоятельства вытекало, что будто бы капитан Лейтон был терроризован действиями командира «Т-21» Ауэрбаха и все свои показания на первых допросах давал вынужденно, а на суде под влиянием тех же действий командира «Т-21».
При внимательном изучении документов, имеющихся в деле, остановил на себе внимание один документ с внешней стороны как будто бы и подтверждающий приведенное в «послесловии» показание капитана Лейтона. Этот документ собственноручно написанное на английском языке показание капитана Лейтона на небольшом клочке бумаги чернильным карандашом. Во второй строке этого документа зачеркнуто слово «севернее» и цифра «2» в числе миль «12» переделана на 0. Получилось, что написанное ранее по английски: «Я арестован за рыбную ловлю севернее 12 миль от земли в Русской Лапландии, под угрозой командира «Т-21» было переделано на «Я арестован за рыбную ловлю в 10 милях от земли в Русской Лапландии». Т.е. другими словами: «Св. Губерт был захвачен вне территориальных вод, но под угрозой, его капитан признал, что ловил рыбу в территориальных русских водах.
Таким образом, дело принимало совершенно иной оборот. Перед следствием стала трудная задача: восстановить истину, при невозможности допросить находящегося за пределами России свидетеля, бросившего тяжелое обвинение офицеру русского революционного флота.
Вновь был допрошен с исчерпывающими дело подробностями бывший командир «Т-21», военный моряк Евгений Ауэрбарх и помощник командира «Т-21» военный моряк Федор Мухин.
Для наиболее точного выяснения места задержания «Губерта» были приняты все указания, сделанные капитаном Лейтоном и командой «Губерта» в Гулле у нотариуса Джэксона. Были назначены экспертизы с участием опытных мореходов и запрошено Главное Гидрографическое Управление как высокоавторитетное учреждение по вопросам морской картографии. Были сделаны также выписки из навигационного и вахтенного журналов «Т-21» за 3 марта 1922г., осмотрена английская мореходня карта, которую капитан Лейтон предъявил при его задержании, сделаны выписки из мореходных таблиц в части, касающейся дальности видимости огней маяка Териберского, а также проверена инструкция, на основании которой действовал командир «Т-21» при задержании «Губерта» и допрошен один из конвоиров, сопровождавших его в Мурманск.
Допросом военных моряков Ауэрбарха и Мухина относительно обстоятельств допроса капитана Лейтона из «Т-21» установлено без противоречий следующее:
Допрос велся Ауэрбархом самым корректным образом, через переводчика, в присутствии помощника командира Мухина. После допроса, на котором капитан Лейтон не отрицал, что он находится ближе 12 миль от берега и показывал карту с указанием на ней местом нахождения «Губерта» в 10 ½ милях от маяка Териберского, а также после вопроса о месте нахождения «Губерта» по данным навигационного журнала, на который вопрос он ответил, что все данные у него находятся в голове и проверить места по пеленгам «Т-21» отказался, после всего этого ему было предложено командиром «Т-21» написать письменный протест. Когда он стал писать на листке блокнота карандашом то поставил, что находится севернее 12 миль от берега. Командир «Т-21» отказался принять это, потому что до этого капитан Лейтон согласился с местом, в 10 милях от берега, написанным в протоколе командиром «Т-21» и снова предложил капитану выйти на мостик и каким-нибудь способом определить место. Капитан нашёл это излишним и немедленно зачеркнул слово «севернее», а число 12 миль переделал на 10. Никаких угроз командир «Т-21» Лейтону не делал, а по окончании всех формальностей, вынул из стола револьвер и передал находившемуся здесь помощнику командира Мухину, назначенному им для сопровождения «Губерта» в Мурманск и не имевшему при себе никакого оружия. Это сильно взволновало капитана Лейтона. Командир «Т-21» его успокоил, заявив, что личности капитана Лейтона никакая опасность не угрожает (д.л. № 113 и 114). Успокаивал его и помощник командира «Т-21» Мухин, когда капитан Лейтон, волнуясь, спрашивал: «не расстреляют ли меня». Все время пути до Мурманска находившийся на судне помощник командира «Т-21» Мухин обращался с Лейтоном как с коллегой моряком, встречая с его стороны такие же отношения (д.л. № 109).
Следовательно, об угрозах при допросе не может быть и речи, а заявление о них капитана Лейтона вызвано недоразумением, может быть в следствии неправильного и предвзятого представления о русских вообще в советском строе в частности.
По поводу указаний капитана Лейтона относительно ловли рыбы траулером «Губерт» и всех привходящих обстоятельств, а также относительно технической стороны в показаниях Лейтона установлено следующее: по п.3-му его показаний. Дальность видимости огня маяка Териберского по данным капитаном условиям, согласно с мореходными таблицами, изданными Главным Гидрографическим Управлением будет 14,1 мили (д.л. № 139 – оборот и д.л. № 137).
По п. 3 и 4 показаний капитан Лейтон говорит, что в 6 часов пополудни 2 марта, вследствие того, что капитан и его помощник по огням маяка Териберского убедились в нахождении в 14 милях от берега, поставили светящийся буй. А на рассвете 2 марта были взяты пеленга или направления относительно положения упомянутого буя (д.л. 84). Из этих показаний видно, что пеленга буя были взяты примерно на полсуток раньше, чем поставлен буй. Это невозможно, что это не ошибка в показаниях, видно из того, что как говорил капитан Лейтон на суде в Коле, рыбная ловля, началась в 10 часов вечера 1 марта (д.л. № 10 – оборот) и, как говорит в разбираемом пункте 4 его показаний, после установки буя ловля продолжалась целый день 2 марта (д.л. № 84) 3 марта «Губерт» был арестован.
Следовательно, показание капитана Лейтона о времени установки неудовлетворительно (д.л. № 139 – оборот).
По п.4 показания указанным капитаном Лейтоном пеленгам буя предполагаемое место нахождения буя определилось: 1. Если принять, что показания компаса, указанные Лейтоном приведены к истинным, указаний на что не имеется, то это место будет находится под 69о 31 ½ сев. широты и 34о 55 ½ восточной долготы от Гринвича, на расстоянии 17 миль от мыса Териберского (см. экспертизу д.л. № 139). 2. Если принять, что показания компаса «Губерта» сообщены натуральные, неисправленные склонением, то место будет находится под 69о 29,3 северной широты и 35о 02,7 восточной долготы от Гринвича, в 14,3 милях от мыса Териберского (д.л. № 103 – экспертиза Главного Гидрографического Управления). Экспертизой для дальнейших соображений было принято предположение, что показания компаса сообщенные капитаном Лейтоном были истинные, исправленным склонением, девиацией и вследствие этого принят первый случай – место в 17 милях от берега.
От этого места до мыса Лихого на о. Кильдин расстояние 20 морских миль. Эксперты: И.Д. Лоцмейстера Мурманской Лоцдистанции Падорин и капитан дальнего плавания Роффельд, занимающийся мореходным делом 31 год, сомневаются в точности определения места при таких условиях. При расстоянии в 20 милях на рассвете 2 марта легко принять какой-нибудь утес о. Кильдин и даже материка много восточнее Лихого и взять на него параллельный пеленг, тем более, что на Лихом нет никакого знака (д.л. 139 и оборот).
Кроме того на «Губерте» не было пеленгатера, что даёт лишний повод сомневаться в точности определения пеленгов.
Данные относительно места нахождения «Губерта» сообщенные капитаном Лейтоном, были сравнены экспертами с данными навигационного и вахтенного журналов «Т-21» и нанесенным на карту всем ходом судна «Т-21» за 3 марта 1922г. от исходного пункта до встречи с «Губертом» и от места его ареста до входа в Кильдинский пролив. Эти данные таковы: Исходный пункт судна «Т-21» в 3 ч. 10 мин. утра 3 марта – траверс маяка Седловатого в Кольском заливе, курс норд истинный, ход 3 мили; далее в 3 ч. 40 мин., курс 50о30 истинный, ход 15 миль, далее в 5 ч. 45 мин., курс 108о истинный, ход 15 ½ мили; далее в 7 ч. 45 мин., курс 108о истинный, ход 15 ½ мили, далее в 7 ч. 45 мин., курс 47 3/4о, ход 3 ¾ мили; (д.л. № 117), после чего в 8 ч. 05 мин. курс переменён. В 8 ч. 05 мин. судно находилось под 69о25,7 северной широты и 34о55 восточной долготы на расстоянии от маяка Териберского 11,7 мили (д.л. № 129 и 138 об.).
В 8 ч. 10 мин. вблизи этого места остановлен «Губерт» от места, в котором судно «Т-21» находилось в 7 ч. 45 мин. на восток был виден в воде буй, этот же буй от места, в котором «Т-21» находился в 8 ч. 05 мин. находился между судном и маяком Териберским в створе. Место буя при таких условиях находится под 69о23 северной широты и 34о58 восточной долготы на расстоянии 9 морских миль от мыса Териберского (д.л. № 115 и 139).
Таким образом, экспертизой установлено по данным навигационного и вахтенного журналов «Т-21» и показаниям Ауэрбарха и Мухина (д.л. № 117, 115, 141), что «Губерт» и поставленный им буй находились в русских территориальных водах.
В 8 ч. 15 мин. «Т-21» задержал «Губерта», а в 9 ч. 39 мин. «Т-21» двинулись в Мурманск с идущим ему в кильватер «Губертом». За время 1 ч. 24 мин., во время которых происходила процедура отправления формальностей ареста, оба судна сносились течением к востоку. В 9 ч. 39 мин. с «Т-21» был занят пеленг на м. Териберский – 169о истинный и дан ход. Взяли курс 247о истинный в Кильдинский пролив. От начала хода до траверса м. Могильного в Кильдинском проливе прошли 16 ¼ мили (д.л. № 115, 117, 118, 141).
Капитан Лейтон в своих показаниях, данных в Гулле, указывает на возможность расходимости компасов «Т-21» и «Губерта», а его эксперты предлагают прокладкой на карте проверить, в какую сторону влияет расходимость.
Названным выше русским экспертам Падорину и Раффельду следствием было предложено выполнить предложение английских экспертов. Поверка была сделана, оказалось, что если компас «Губерта» принять за верный, а русский имеющим разницу с ним в 20 ½ о к западу от английского, то получаются следующие выводы.
Эксперты при предлагаемых условиях попытались проложить весь ход «Т-21» за 3 марта от исходного пункта траверса м. Седловатого и получилось невозможное явление: при первом же курсе, который тогда будет не норд, а 20 ½ о, линии хода корабля засекает берег, дальше же получаются более невозможные результаты. Невозможные же результаты получаются и при пеленгах на маяке Териберском с места, указанного Лейтоном (д.л. № 140). Далее обстоятельство с компасами было проверено другим способом: «Т-21» от места задержания шел курсом 247о, если допустить, что указанное Лейтоном место буя верно, то оттуда к восточной оконечности Кильдина истинный курс будет 221о, что дает расхождение с русским в 26о уже в другую сторону: при таких обстоятельствах русский компас показывал бы 290 ½ о, когда компас «Губерта» показывал 264 ½ о, а не 243о, как указывает Лейтон (д.л. № 146, 85 (девиация, отклонение компаса «Т-21» была следующая: № – 3 ½ о; № 01о.
Она указана в таблице девиации (д.л. № 117). Все это убеждает экспертов, что указанной капитаном Лейтоном расходимости компасов не было (д.л. № 140), а в своих показаниях военный моряк Мухин, на кого ссылается капитан Лейтон, говорит, что разговора у него с Лейтоном о такой расходимости не было, т.к. он не говорит по-английски, а Лейтон – по русски и все объяснения между ними происходили больше жестами, которыми он и задал общий вопрос, совпадает ли английский компас с русским (д.л. № 109 оборот). То обстоятельство, что судно «Т-21» и идущий ему вслед «Губерт» после ареста последнего, по направлению на Кильдинский пролив шли курсом 247о указывает на то, что «Губерт» и поставленный им буй не могли быть в том месте, на которое указывает капитан Лейтон, т.е. за пределами территориальных русских вод, а были именно там или около того места, какое получается по данным навигационного журнала «Т-21». Упоминаемое капитаном Лейтоном в п.8 и 10 сего показания (д.л. № 85) об отсчете лага ещё более подтверждает, что «Губерт» был задержан в русских водах: по показаниям Лейтона было пройдено 17 ½ лишь по показанию навигационного журнала «Т-21» пройдено 16 ¼ миль, но если отложить на карте в направлении 247о 17 ½ миль, то все равно окажется, что «Губерт» находился в русских водах, если бы точно было известным места, где брались отсчеты лагов «Губерта» и «Т-21» то вероятно и разницы в 1 ¼ не было бы (см. русскую карту).
Нанесением курса, взятого «Т-21» в 9 ч. 39 мин. 3 марта (247о) расстоянием 16 ¼ миль от траверса м. Могильного на о. Кильдин и пеленгам на м. Териберский, взятым перед отправкой «Т-21» в 9 ч. 39 мин. и равным 169о истинный подтверждается: указание котором «Т-21» в акте № 2 о задержании «Губерта» 3 марта 1922г. под 69о 24,7 северной широты и 35о 04 восточной долготы (69о25, северной широты и 34о 04 восточной долготы по поверке экспертов (д.л. № 146) и расстояние от этого места до м. Териберского ровно 9,5 миль (д.л. № 103).
Всеми произведенными выше показаниями экспертов и прокладками по карте устанавливается что: 1) Судно «Святой Губерт» задержано в русских территориальных водах примерно от 9 ½ до 11 ½ миль от берега. 2) Буй, выставленный «Св. Губертом» находился в 9 ½ милях от берега, т.е. тоже в русских территориальных водах. 3) Показания компаса «Т-21» верны.
Кроме этих указаний в распоряжении следственной власти имеются и другие указания, дающие думать, что «Св. Губерт» занимался рыбным промыслом в русских водах; это сообщения поста службы связи «Териберка» за 28 февраля, 1 и 2 марта 1922г.
1. 28.02. 10ч. на горизонте курсом 0 прошел тральщик. 2. 01.03. 02ч. 30 мин. на траверсе маяка милях 6 замечены неподвижные огни 2-х пароходов. 3. 02.03. 13ч. 15 мин. на горизонте вижу 2 тральщика, промышляющих рыбу. 4. 02.03. 21ч. милях 7-8, замечены неподвижные огни 2-х пароходов, по-видимому тральщики, которые на день уходят за горизонт, ночью подходят ближе к берегу.
В этих 2-х пароходах есть основание предполагать «Св. Губерта» и «Лорда-Кнолиса» (д.л. № 86). Дни и часы указанные в этих сообщениях совпадают с днями и часами в которые «Губерт» ловил рыбу у русских берегов, указанным в показаниях Лейтона (д.л. № 10 оборот, 83 и 84). На предъявленной экспертом карте, взятой со «Св. Губерта» той самой, которая капитаном Лейтоном была предъявлена Мухину и Ауэрбарху, также имеются указания на то, что до задержания «Губерта» производилась им рыбная ловля и в других местах близ русских берегов: имеются карандашные пеленга восточнее м. Териберского: на м. Териберский, Вороньи Луды и Гавриловские острова, указывающие места в расстоянии от Вороньих Луд 7 миль и от Гавриловских островов 9 миль (д.л. № 146).
Английская мореходная карта № 4-104 В-1696 издания имеет следующие знаки. На ней в конце курса, идущего от Нордкина в направлении 5-0, помеченного карандашом, в виде 2-х, прерывающихся линий, имеется помеченная карандашом точка. Эта та самая точка, указывающая место нахождения «Губерта», на которой сошлись и капитан Лейтон и военный моряк Ауэрбарх и расстояние от которой до земли измеряли Мухин и Лейтон на «Губерте». По поверке экспертом Роффельдом эта точка находится в 10 ½ милях от м. Териберского (д.л. № 146 об.) и см. карту (приблизительно, что также соответствует показанию данному Лейтоном Ауэрбарху (д.л. № 113 оборот).
Наконец сам капитан Лейтон в своих показаниях на суде в Коле подтверждал, что задержан в 10 ½ милях от берега (д.л. № 10).
Все это указывает с несомненностью, что «Св. Губерт» под командой Лейтона занимался траловым рыбным промыслом в русских водах.
Остается только одно обстоятельство, как будто говорящее против этого. Это указание капитана Лейтона на видимость огней м. Териберского. Но в мореходной таблице издания Главного Гидрографического Управления говорится, что указанному в таблице способу определения нельзя придавать большого значения вследствие значительного иногда отступления земной рефракции (д.л. № 137). В тех же местах, где был задержан «Губерт» по словам экспертов, старых моряков, в то время года, когда был задержан «Губерт» рефракция влияет очень значительно (д.л. № 139 оборот).
Это одно обстоятельство с огнями м. Териберского совершенно утрачивает свое значение в сопоставлении с другими противоположениями, приведенными выше, устанавливающими несомненность промысла «Губерта» рыбы в русских водах.
Рыбный и звериный промысел в Северном океане вблизи русских берегов на дальность 12 миль от берега материка и островов запрещён иностранцам Декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР от 24 мая 1921г., вступившим в силу 1-го июля того же года, охрана промыслов возложена на суда военного флота и пограничную охрану РСФСР.
На основании вышеизложенного: полагаю капитана английского рыболовного траулера «Св. Губерт» великобританского подданного Джорджа Вильяма Лейтона 47 лет, предать Народному суду 1-го участка Мурманской губернии с 2 заседателями, для осуждения за траловый рыбный промысел в территориальных русских водах, Северного Ледовитого океана, который промысел запрещен Декретом Совета Народных Комиссаров от 24 мая 1921г. по ст. 99 Уголовного кодекса РСФСР. Вызову в суд подлежат: Обвиняемый: 1. Джордж Лейтон, Англия, порт Гуль. Свидетели: 1. Евгений Евгеньевич Ауэрбарх – судно «Соколица». 2. Федор Павлович Мухин – судно «Т-21». Поверенный компании страхования траулеров Селиверстов (Торговый порт).
Обвиняемый Лейтон присутствовать на суде не может. Отсутствие его НКЮ признало законным, эксперты могут быть вызваны по желанию суда. Из вещественных доказательств в деле имеется английская карта № 4-104 В-1696. Корабль со всем снаряжением находится в Мурманском порту. Следователь при Особой сессии по Уголовным делам Мурманской губернии В. Алымов».(9)
Не менее сложным и важным по значению оказалось и дело «О заарестовании Мурманским губисполкомом парохода «Канин», которое с 7 декабря 1922г. по 20 февраля 1923г. находилось в производстве В.К. Алымова. Предыстория этого дела такова.
В начале 20-х годов между Мурманском и Архангельском постоянно возникали конфликты. Руководство Архангельской губернии, зная о стремлении Мурманского уезда получить самостоятельность, всячески прерятствовало этому, пытаясь ослабить экономику Мурманского края и вызвать тем самым недовольство населения. В декабре 1920г. при разделении Беломоро-Мурманского управления рыбозверобойными промыслами на два самостоятельных управления в Архангельск были передислоцированы все рыбопромысловые суда, а для обслуживания Мурманского побережья не оставлено ни одного. Мурманск оказался без транспортных судов, поэтому для обеспечения продовольствием населения Терского побережья приходилось обращаться к руководству Северофлота, находившемуся в Архангельске .
Осенью 1921г. на пароход «Соломбала» этого флота в Мурманске была погружена мука для доставки на Терский берег, но она туда по непонятным причинам не попала, а оказалась в Архангельске. Население Терского побережья осталось без муки и голодало, были даже смертельные случаи. В 1922г. Мурманский губисполком заранее добился выделения для населения Терского берега 20 тысяч пудов муки, первая партия которой (1500 пудов) 16 октября была погружена на пароход «Жижгин» и отправлена в Поной, но она, как и в 1921г., оказалась в Архангельске. Несмотря на то, что из Архангельска было два попутных рейса в Мурманск, эта мука так и не была доставлена до места назначения.
Опасаясь повторения прошлогодней трагедии, Мурманский губисполком решил действовать более энергично. Руководство Северофлота согласилось предоставить пароход «Канин» для доставки муки на Терское побережье, но при условии оплаты за этот рейс двух с половиной миллионов рублей дензнаками 1922г., причем половина этой суммы должна быть уплачена до начала погрузки муки, а остальная сумма – по окончании погрузки муки в Мурманске. Сумма, запрошенная флотом, составляла примерно 15% от стоимости муки, а таких денег у губисполкома не было. Он дал письменную гарантию о том, что уплата фрахта будет немедленно произведена по получении чековых книжек из Наркомата путей сообщения, которые должны поступить в самое ближайшее время. Но руководство Северофлота с этим предложением не согласилось. Оно готово было предоставить пароход при условии оплаты фрахта мукой, которую будет перевозить пароход.
Для обсуждения сложившейся ситуации председатель губисполкома П.Э. Роцкан 23 октября 1922г. собрал членов президиума исполкома и доложил обстановку. На этом заседании президиума было решено, несмотря на то, что не удалось достичь соглашения об оплате фрахта, муку для населения Терского побережья доставить на пароходе «Канин». Для обеспечения доставки груза президиум назначил чрезвычайных уполномоченных – члена губисполкома, продовольственного комиссара Рудзиньша и начальника губотдела ГПУ Дроздова, которым предоставлялось право при необходимости арестовать пароход, но во что бы то ни стало доставить муку для населения. О принятом решении губисполком направил письменную информацию капитану парохода В.И. Воронину и морскому агенту Северофлота в Мурманске В.С. Анисимову. Несмотря на их возражения, погрузка продовольствия на пароход была начата.
Для выполнения поставленной задачи Дроздов выделил двух сотрудников ГПУ Киселева и Розанова. Он также решил использовать пароход для проведения на Терском побережье операции по изъятию у населения оружия, оставшегося после ухода белых. Для выполнения этой задачи он выделил отряд красноармейцев из 10 человек под руководством сотрудника отдела Петрова и уполномоченного по борьбе с бандитизмом Филиппова, снабдив отряд пулеметом. Опасаясь утечки информации, капитан парохода не был поставлен в известность о задачах, стоящих перед отрядом, но ему было предписано делать остановки по указанию Петрова.
27 октября на «Канин» было погружено 3814 мешков муки и 178 мешков соли. Пополнив запасы топлива и воды, пароход на следующий день покинул мурманский порт. Первую стоянку он сделал в Поное, где выгрузил часть муки и соли. Следующим пунктом стоянки был волостной центр Тетрино. Там сошли на берег уполномоченный губсоюза Березин для организации разгрузки муки и соли, а сотрудники ГПУ Петров и Филиппов – для изъятия у населения оружия. Капитан Воронин, не дождавшись их возвращения на пароход и не разгрузив продовольствие, дал команду выйти в море. «Канин», не заходя в другие порты, взял курс на Архангельск, куда прибыл 7 ноября.
В Архангельске по указанию уполномоченного наркомпути Глущенко 3500 пудов муки было выгружено в счет оплаты фрахта, а остальная мука была перегружена на пароход «Ямал» для доставки ее в волостные центры Мурманской губернии. 20 ноября «Ямал» встал на якорь в районе поселка Тетрино, где было выгружено около тысячи пудов муки. Там на «Ямал» сели сотрудники ГПУ Петров и Филиппов, а также уполномоченный губсоюза Березин, совершившие вынужденную остановку на 20 дней из-за преждевременного выхода в море парохода «Канин». Следующие стоянки «Ямал» сделал в Кузомени и Умбе, выгрузив около 13,5 тысячи пудов муки. Отряд красноармейцев и сотрудники ГПУ сошли на берег в Ковде, а пароход благополучно возвратился в Архангельск.
Таким образом, население Терского побережья с большим трудом было обеспечено продовольствием и спасено от голодной зимовки.
Но еще до окончания этой операции председатель Мурманского губисполкома П.Э. Роцкан направил в адрес Председателя ВЦИКа М.И. Калинина и прокурора республики Н.В. Крыленко телеграммы, в которых изложил ситуацию с доставкой продовольствия на побережье, указав на саботаж Северофлота. Он просил руководителей ВЦИКа и прокуратуры вмешаться, принять меры по обеспечению населения продовольствием, в случае закрытия навигации обязать Северофлот доставить муку ледоколом.
Руководство Северофлота, обвиняя Мурманский губисполком в пиратском захвате парохода «Канин», также направило в адрес М.И. Калинина и других руководителей центральных органов соответствующие телеграммы. В Мурманске было возбуждено уголовное дело по факту недоставки пароходом «Жижгин» муки на побережье, в Архангельске – об аресте Мурманским губисполкомом парохода «Канин».
Следователь В.К. Алымов, приняв дело по «Жижгину», тщательно изучил его, запросил у прокурора Архангельской губернии материалы о перевозке продовольствия на пароходах «Жижгин» и «Канин». Получив из Архангельска требуемые материалы, следователь приступил к допросу лиц, причастных к транспортированию продовольствия на побережье, в том числе и сотрудников ГПУ, поскольку руководство Северофлота обвиняло их в превышении служебного положения.
К делу приобщена копия объяснения П.Э. Роцкана от 7 февраля 1923г. на имя Прокурора республики, в котором он излагал обоснование действий по аресту парохода «Канин». Роцкан признавал, что действия президиума губисполкома по отношению к пароходу «Канин» могут быть квалифицированы как превышение власти, но исполком, прибегая к этим действиям, имел дело с возможностью повторения массовой голодовки и вымирания населения. «В таких случаях, – писал Роцкан, – превышение власти иногда спасает положение и является уже не превышением власти, а проявлением хотя точно и не предусмотренных законом, но необходимых по ходу событий действий».
20 февраля 1923г. Алымов оформил заключение, в котором указал, что, по его мнению, дело в части, касающейся действий Мурманского губотдела ГПУ, необходимо выделить в отдельное производство и через прокурора направить в коллегию ОГПУ. Дело по перевозке продовольствия на пароходе «Жижгин» и дело по превышению власти Мурманским губисполкомом, которое расследуется в Архангельске, необходимо объединить в одно производство, но это может сделать только Прокуратура республики, куда и следует направить оба дела.
Из дальнейшей переписки видно, что оба дела были изучены в Прокуратуре республики, после чего возвращены в Мурманск. Производство по ним прекращено 29 июля 1924г. исполняющим обязанности прокурора Мурманской губернии Пелтониеми.(10)
В Постановлении о прекращении дела «О завозе пароходом «Жижгин» в Архангельск 1500 пудов муки предназначенной для становища Поной» говорится: «Мурманск, 1923 года 20 февраля. Следователь при Мурманском Совете Народных Судей, Алымов, закончил расследование по названному выше делу нашёл. 1. В середине октября 1922г., вследствие спасения возможной голодовки из Мурманска распоряжением Мурманского исполкома была отправлена в Поной на пароходе «Жижгин» мука в количестве 1500 пудов. 2. Мука по назначению не дошла, а попала, вместо Поноя в Архангельск. 3. Мурманский исполком, получив об этом известие, заподозрил в случае с пароходом «Жижгин» наличие умышленного деяния. Основанием для такого подозрения был случай в 1921г. с пароходом «Соломбала», посланным с мукой из Мурманска на Терский берег, но попавшим в Архангельск и зазимовавшим там. Следствием чего была голодовка населения Терского берега. Исполком возбудил дело о привлечении к уголовной ответственности лиц, виновных в незаконном завозе не по адресу муки, предназначенной голодающему населению. 4. Мурманская Судебно-Следственная власть обратилась за содействием к Архангельскому прокурору, от которого вскоре получила материал, касающийся как случая с пароходом «Жижгин», так и случая с арестом Мурманским исполкомом парохода «Канин». Среди документов, присланных Архангельским прокурором имеется акт о несдаче «Жижгиным» муки в Поное. 5. В акте указываются следующие обстоятельства несдачи «Жижгиным» муки по назначению. 18 октября 1922г. в 18ч. 50 мин. при свежем ветре и легком волнении пароход «Жижгин» пришел в становище Поной и остановился на якоре для сдачи груза 1500 пудов муки, привезенного из Мурманска и 3 бочек керосина из Архангельска для понойского кооператива на имя П. Кузьмина. В 20 ч. 10 мин. подъехал к борту карбас с почтой, на котором прибыл представитель от местного кооператива спросить, нет ли какого груза. Получив сообщение, что на борту имеется груз для Поноя, представитель принимать отказался, объясняя тем, что не получал никакого распоряжения из Мурманска о грузе, за прекращением работы телеграфа, а потому к съемке груза не подготовился, не выслал из села карбасов. Простояв на якоре до 21ч. и в следствии усилившегося ветра пароход был вынужден сняться с якоря и следовать дальше, не сдав груза, который и привез в Архангельск. Акт подписали капитан, штурман, ответственный делегат и два пассажира. 6. Взамен недоставленной «Жижгиным» муки была послана мука на арестованном Мурманским исполкомом пароходе «Канин», который кроме Поноя должен был развести муку и по Терскому берегу. Но «Канин», завезя муку в Поной и Тетрино, тоже попал в Архангельск, откуда мука после многих протестов, на пароходе «Ямал» была развезена по становищам в конце ноября 1922г. 7. Из изложенного видно, что в случае с пароходом «Жижгин» нет состава преступления. Дело же о пароходе «Канин» имеет самостоятельное значение.
На основании вышеизложенного, руководствуясь ст.4 п.5 Уголовно-процессуального кодекса, постановил: за отсутствием в указанных выше действиях администрации парохода «Жижгин» состава преступления, дело производством прекратить и согласно со ст. 207 УПК направить в Особую сессию по Уголовным делам Мургубернии для рассмотрения в распорядительном заседании. Дело о «Канине» выделить в особое производство. Следователь при Мургубсовнарсуде В. Алымов».(11)
Кроме таких, «громких» дел следователь Алымов В.К. вел следствие и по другим делам.
Вот одно из заключительных постановлений: «20 октября 1922г., я, следователь по важнейшим делам при Особой сессии по уголовным делам Мурманской губернии, Алымов, рассмотрев поступивший ко мне материал дознания по поводу обнаружения в Мургубвоенкомате бочки с водой, вместо масла, нашёл: 15-го сентября 1922г. в Продмагазине Мургубвоенкомата при выдаче 18-му дивизиону войск ГПУ растительного масла, при снятии с весов бочки, от сильного толчка в днище образовалась щель, из которой стала просачиваться вода, при осмотре оказалось, что бочка весом 8 пудов 23 фунта наполнена вместо масла водой.
29 сентября 1922г. Особая комиссия в присутствии представителей РКИ Уголовного розыска исследовала вышеназванную бочку и нашла: 1) установить откуда и когда получена бочка невозможно за отсутствием соответствующих документов. 2) на пробке для крана имеется слой густой замазки цвета бочки. 3) закупорка в исправности и пробка промаслена настолько, что дает повод полагать на давность закупорки. 4) чистого масла в бочке не оказалось и комиссия предполагает, что вода в бочку была налита на месте отправления таковой, при налитии на дне бочки масленых осадков. Дознанием произведенным агентами Угрозыска виновные не обнаружены. На основании свидетельских показаний данных на предварительном следствии виновных также установить невозможно, т.к. бочки с маслом прошли несколько последовательных передач от одного ведомства к другому.
Бывший Уполпродпетекра Срыдницки, который мог бы дать какие-нибудь указания (т.к. бочка одно время находилась в его распоряжении), после расформирования учреждения, в котором он служил, где находится неизвестно. На основании вышеизложенного, в силу ст. 206 ч.1, полагаю дело производством прекратить. Следователь по важнейшим делам В. Алымов».(12)
Вот обвинительное заключение по другому делу: «Мурманск, 18 декабря 1922г., я, следователь при Особой сессии по Уголовным делам Алымов закончив предварительное следствие по делу о покушении на убийство своей жены сотрудником ООКТОГПУ при ст. Мурманск Сергеем Голубевым нашел: 11 ноября в 9ч. 30 мин. вечера на улице г. Мурманска сотрудником ООКТОГПУ при ст. Мурманск Сергеем Голубевым было нанесено своей жене Марии Голубевой выстрелом из револьвера огнестрельное ранение левой руки около плеча. Нанесший ранение на дознании показал, что он пытался застрелить свою жену, в следствии чего сделал в нее выстрел на улице, когда шёл с нею. Увидев, что она упала на снег, он подозвал прохожего, заявил ему о случившемся, а сам направился в ГПУ донести о том, что он сделал.
Обстоятельством, побудившим Голубева к покушению на жизнь своей жены была плохая семейная жизнь в течении всего времени супружества, около 2-х лет. Голубев, по его словам, неоднократно просил развода у своей жены, но она на это не соглашалась.
Заставляло Голубева уйти от своей жены то, что она, по его словам мешала ему вести партийную работу. 9-го ноября Голубев, по его словам, решил окончательно уйти от своей жены. Не ночевал 2 ночи дома и когда пришел домой за своими вещами, то жена его Мария Яковлевна, стала скандалить, впадать в истерику, говорить, что она, все равно, за ним будет ходить и даже говорила, что лучше пусть Голубев убьёт ее, чем оставляет одну. Не видя никакого исхода, Голубев, по его словам, решил застрелить свою жену, но боялся сделать это дома, т.к. не хотел пугать имеющегося у них ребенка.
Выбрав момент, когда жена немного успокоилась он пошел на свою новую квартиру, но не успел отойти 20 шагов, как жена его догнала и стала кричать: «лучше убей, но не уходи». Пройдя с ней 3 барака Голубев не выдержал этой сцены, вынул из кармана револьвер и выстрелил в свою жену, нанеся ей рану в руку около плеча. В конце своих показаний Голубев говорит, что стрелял в нее он по просьбе её же самой. Допрошенные свидетели их семейной жизни показали тоже, что жизнь эта была плохая: возникали частые семейные сцены, скандалы и истерики.
Первоначально допросить потерпевшую Марию Голубеву, ввиду её нервного состояния, не удалось. Вторично же она отказалась давать какие-либо показания, даже касающиеся её имени, лет, происхождения и т.п.
В записке, адресованной из больницы начальнику ГПУ она говорит, что прощает своего мужа ради их ребенка и что просит, чтобы начальник ГПУ разрешил мужу сопровождать её в Петроград.
Из изложенного явствует, что гр-н Голубев Сергей, как это и сам подтверждает, действительно покушался на жизнь своей жены Марии Голубевой и, покушаясь, нанес ей огнестрельную рану в левую руку около плеча на основании чего полагаю: сотрудника ООКТОГПУ при ст. Мурманск гр-на Голубева Сергея Борисовича, 25 лет, Тверской губернии, Корчевского уезда, Селиховской волости, с. Сучки, кандидата РКП(б), под судом и следствием не бывшего предать Народному суду 1 участка Мурманской губернии с участием 6-ти заседателей для суждения за покушение на убийство своей жены, вызванное тяжелыми семейными обстоятельствами и предшествовавшим психическим насилием со стороны потерпевшей, выразившемся в 4-х часовом скандале и не имевшее значительных вредных для потерпевшей последствий, каковое преступление, согласно толкования ст. 14 УК, предусмотрено ст. 144 УК.
Вызову в суд подлежат: обвиняемый: Голубев Сергей, ООКТОГПУ, потерпевшая – Голубева Мария, городская больница. Свидетели: Гайко Семен, Мургуботдел ГПУ, Пукиневский Антон, ООКТОГПУ, Гудков Петр, ж.д. поселок, барак 691 кв.4. Давыдов Иван, тоже, Зубова Евдокия, тоже. Вещественных доказательств в деле не имеется. Следователь при Особой сессии по Уголовным делам Алымов».(13)
1 апреля 1923г. старший следователь Алымов В.К. был уволен по собственному желанию.
В феврале 1923г., по предложению председателя Губисполкома Алымов В.К. стал работать в Губплане. В апреле того же года Президиум Губисполкома назначил Алымова В.К. на должность секретаря Губэкосо. Председателем Губплана в первый раз Алымов В.К. был назначен 27-го июня 1923г. по постановлению Губэкосо. Вторично, после расширения деятельности Губплана, был назначен председателем Губплана по постановлению Пленума Губисполкома в ноябре 1923г.(14)
В течение пятнадцати лет Алымов В.К. занимал должности заведующего статистическим бюро окрисполкома, председателя Мурманского отделения Комитета содействия народностям северных окраин при ВЦИК, директора Краеведческого музея, был организатором и активным членом Общества изучения Мурманского края (Мурманского общества краеведения). Он участвовал в создании саамского букваря и «Атласа Мурманского округа».
Так из протокола заседания правления общества изучения Мурманского края от 4 ноября 1929г., на котором присутствовали: В.К. Алымов, Н.С. Брискин, М.Н. Михайлов, Я.А. Комшилов, А.П. Иванов узнаем, что слушали сообщение В.К. Алымова о его поездке по Терскому, Понойскому, Ловозерскому районам и организации 2-х отделений общества в Кузомени, Поное.(15)
9 сентября 1933г. Комитет содействия народностям Севера ВЦИК в Москве писал Уполномоченному Комитета Севера по Мурманскому округу Алымову Василию Кондратьевичу о заинтересованности Комитета Севера в развитии советского краеведения на Севере и приветствовал организацию краеведческого пункта при образцовой школе на Туломе.(16)
В 1938 году машина репрессий «докатилась» до отдаленных саамских поселений.(17)
Одним из самых громких «преступлений», якобы выявленных и разоблаченных органами НКВД на Кольском полуострове в 1938 году, было так называемое, «Дело Алымова и К». 15 человек, проходивших по этому делу, были расстреляны, вот эти люди: Алымов Василий Кондратьевич, Артиев Александр Иванович, Артиев Викентий Иванович, Артиев Иван Иванович, Герасимов Никон Петрович, Горбунцов Степан Петрович, Дмитриев Семен Павлович, Канев Григорий Гаврилович, Матрехин Александр Васильевич, Матрехин Алексей Лукич, Осипов Яков Иванович, Салазкин Александр Сергеевич, Совкин Алексей Модестович, Юрьев Николай Иванович, Яковлев Александр Афанасьевич.
Большинство из перечисленных – саамы, но есть и коми, и русские. Самому старшему, знаменитому в Ловозерской тундре И.И. Артиеву было 57 лет, младшему – Никону Герасимову, окончившему Институт народов Севера, было всего 27. А вот имена тринадцати, получивших, как тогда говорили, по «десятке». С.Ф. Валеев, А.Г. Герасимов, А.И. Герасимов, А.М. Дмитриев, Е.В. Канев, Г.М. Мошников, К.Г. Мошников, Е.Я. Осипов, И.А. Руженков, А.И. Селиванов, Я.Н. Туркачев, П.И. Фефелов, Ф.В. Чупров.
Сначала всех арестованных обвинили во вредительстве: падеж оленей – их дело, лесные пожары – тоже. Но вредительство, думали в НКВД, это уже пройденный этап в нашей политике. Классовая борьба по мере продвижения к коммунизму ужесточается: саамы должны перейти от вредительства к саботажу и диверсиям, пусть они объединяются в повстанческую организацию с целью создания Лопарской республики и вхождения в состав Финляндии.
Так и появились новые определения «организации»: вредительская, диверсионная, контрреволюционная, шпионская и террористическая. Громкие фразы, видимо, должны были восполнить отсутствие доказательств.
Чтобы придать всему делу солидность, главой «саамского заговора» был объявлен ветеран Севера, настоящий русский интеллигент, ученый-краевед, экономист и плановик, человек, всесторонне знающий жизнь тундры, – Василий Кондратьевич Алымов. Следственное дело № 46197. Вел следствие по делу В.К. Алымова один из самых «способных» оперуполномоченных 4 отделения Мурманского окружного отдела НКВД сержант госбезопасности В.П. Школин. Все это аккуратно подшито в папку дела № 46197, поставлены даты: начато 27.02.38, окончено 07.04.38. Зафиксирована отметка, что при аресте и обыске квартиры Алымова была изъята вся переписка ученого, которая впоследствии была ликвидировна «как ненужная».
Вначале, сразу после ареста, В.К. Алымову было предъявлено обвинение, что он является участником контрреволюционной финской националистической организации на Кольском полуострове. Но уже через месяц к началу апреля, формулировка стала иной: «является участником контрреволюционной повстанческой, шпионской, диверсионно-террористической организации».
Как видим, обвинение отказалось от слов «финской националистической» и дало новое, более расширительное и, можно сказать, более громкое название всему делу. Если первоначально Алымову предъявили лишь два пункта 58-й статьи – 10 и 12 (часть первая), то теперь ему добавили обвинение и по пунктам 2,6,8,9 и 17. Василию Кондратьевичу вменялось в вину: а) принадлежность в 1904-1906гг. к меньшевистскому крылу РСДРП; б) взгляды и поведение жены Софьи Петровны и приемного сына Сергея Галицкого (арестованных в Мурманске осенью 1937 года); в) связь с врагами народа в Ленинграде (профессор Д.В. Бубрих, преподаватели ИНСа А.Г. Эндюковский и З.Е. Черняков) и Москве (П.Г. Смидович, С.А. Бутурлин); г) научная работа в качестве ученого-этнографа в интересах саамской общины, ее культуры, традиций.
Первый допрос начался с безобидных и житейских вопросов: где работал, с кем знался? Алымов упомянул питерских знакомых, затем перечислил мурманских (среди них были директор биологической станции в Полярном профессор Г.А. Клюге, агроном И.Г. Эйхфельд с Хибинской опытной сельскохозяйственной станции, архивист и краевед Я.А. Комшилов, директор Лапландского заповедника Г.М. Крепс, врач Николай Халапсин и некоторые др.) Затем были заданы вопросы «позаковыристее». «Расскажите о связях с заграницей; расскажите о связях с финнами, саамами и членами Комитета Севера в Москве». На вопросы Алымов отвечал четко: «В советское время никаких связей не было. А до революции дважды был за границей: в первый раз в Персии в качестве изыскателя строящейся там железной дороги (в 1913 году), второй раз – в Турции, туристом в Константинополе (в 1917 году)». Алымов подчеркнул также, что никаких связей у него с финнами не было.
Сейчас, по прошествии времени, можно определенно сказать, что органы НКВД пытались связать воедино два тогдашних «громких» дела – «финское» и «лопарское». Однако твердая позиция Василия Кондратьевича в немалой степени мешала это сделать. Отвечая на остальные части вопросов, Алымов говорил о давних (с 1927 года) связях с Комитетом Севера, назвал несколько имен его руководителей в Москве (П.Г. Смидович, С.А. Бутурлин и др.), подчеркнул исключительно деловой характер встреч и связей с ними. Что же касалось саамов, то Алымов не скрывал характер своих контактов с коренными жителями. Он знал многих аборигенов края, посещал семьи оленеводов от Туломы до Иоканьги, часто бывал в тундре. Даже рекомендовал юношей из семей Осиновых, Матрехиных, Герасимовых, Яковлевых на учебу в Ленинград.
Саамы гордились дружбой с «большим начальником», часто искали у него защиты от притеснений местных властей. Квартира Василия Кондратьевича в бревенчатом доме на улице Красной (была такая в районе ул. Книповича), где он занимал две комнаты, была для многих оленеводов постоянной и надежной гостиницей. О том знал тогда весь небольшой Мурманск.
За это и зацепились на следствии. Вопросы посыпались, как из рога изобилия: «Кто из саамов враждебен к советской власти? Кто из них за автономию и союз с Финляндией? Кто из оленеводов поддерживал связь с Финляндией? Есть ли враждебные настроения среди саамов, в частности, студентов педтехникума?»
Нужно отдать должное Алымову. Он отвечал честно и ничего против саамов не показал. На вопрос о наличии среди них враждебно настроенных, стремящихся к отделению, ответил коротко: «Нет таких». О связях саамов с Финляндией тоже дал лаконичный ответ. «Ничего не знаю». На следующем допросе, а он состоялся 10 марта 1938 года, через десять дней после первого, в течение которых подследственного, по-видимому, «обрабатывали», показания «руководителя саамского заговора» существенно изменились. Алымов будто бы заявил, что «вошел в контрреволюционную националистическую саамскую организацию еще в 1935 году». А далее в «деле» пошел уже какой-то заученный бред: его организация готовила «соответствующие формирования», надеялась на поддержку буржуазной Финляндии; проводила агитацию за отторжение Кольского полуострова, совершала различного рода диверсии и т.п. Дело о саамском заговоре стало раскручиваться с неимоверной скоростью. «Было установлено», что, во-первых, саамская повстанческая организация связана с Западом или, точнее, с теми кругами, которые отстаивали идею «Великой Финляндии» с включением в нее Карело-Мурманского края. Во-вторых, контрреволюционный саамский заговор был идеально законспирирован и хорошо организован. Во главе заговора стоял центр, в него якобы входили Алымов, З. Черняков, А. Эндрюковский, П. Антонов и Аллан-Валлениус – то ли с финской, то ли со шведской стороны. Этой руководящей пятерке по «легенде» подчинялись шесть повстанческих групп на местах: в Ловозере, Воронинском погосте, Иоканьге, Нотозере, Юркино и Мурманске. По сфабрикованным показаниям, наиболее крупной была ловозерская группа, в ней будто бы было до 15 человек. Из воронинских лопарей фигурировали трое – Александр Яковлев, Семен Дмитриев и Павел Фефелов (бывший председатель колхоза). В Иоканьге был арестован Александр Васильевич Матрехин, в Нотозере – Андриан Герасимов.
Саамская контрреволюционная организация в свою очередь была «связана» с «Карельским центром», во главе которого стояли Э. Гюллинг и Г. Ровио (тогдашние руководители Карельской АССР).
Участники заговора «вели работу» в следующих направлениях: разваливали колхозы, артельное хозяйство, сокращали поголовье оленей, поджигали ягельники, организовывали террористические акты. Утверждалось также, что Канев хотел убить первого секретаря райкома партии Г. Елисеева, а другие члены организации даже говорили об убийстве Сталина и его соратников.
Заговорщики якобы распространяли провокационные слухи о близкой войне, вели контрреволюционную агитацию за создание еще одного саамского (западного) района (идея Никона Герасимова из Ловозеро), и даже самостоятельной Лапландии, собирали шпионские сведения, вооружались, готовили повстанческие кадры из кулаков и белогвардейцев (считалось, что центром восстания может быть селение Чальмны-Варрэ на Поное. Именно туда должен был прилететь какой-то самолет из Финляндии).
Сегодня мы знаем как велось следствие. Первый допрос Алымова проводил следователь Шабаловский, второй – младший лейтенант госбезопасности А.Я. Тощенко, третий допрос (21 марта) – сержант П.В. Терехов. Очные ставки проводил еще один сотрудник – некий Кольк. К ведению дела была привлечена целая группа из семи следователей.
Характерно, что все они «умели» зацепиться за такие факты биографии подсудимых, как социальное происхождение, национальность, образование, служба в старой армии, принадлежность к другим партиям, наличие родственников за границей, судимость.
У каждого человека, попавшего в лапы НКВД, непременно находился какой-то «изъян», который всегда обращали против арестованного: у Алымова – принадлежность к меньшевикам, у А. Салазкина – служба в белой армии, у И. Артиева – факт раскулачивания, у Н. Герасимова – алименты и т.д. Все протоколы очных ставок написаны абсолютно одинаково – словно под копирку. Складывается впечатление, что их составляли уже после допросов, т.е. задним числом. Одна из первых очных ставок по «саамскому делу» была проведена через неделю после ареста Алымова, 5 марта 1938 года. В кабинете следователя встретились тогда Алымов и Адриан Герасимов.
Трудно представить, как проходила она на самом деле, но, судя по протоколу, спокойно и мирно. Прежде всего было зарегистрировано, что обвиняемые друг друга знают и между ними никаких личных счетов нет. Ну, а дальше уже пошли странности: Герасимов якобы сказал, что его завербовал Алымов, и последний твердил: «Да, да». Такими же, судя по документам, были очные ставки Алымова с Никоном и Александром Герасимовым, с А.Салазкиным и другими.
Вот еще одна выписка из протокола допроса Алымова. Следователь: «Ваша научная работа есть не что иное как ширма для прикрытия шпионской и диверсионной работы. Вы – хорошо замаскировавшийся враг народа». Допрашиваемый категорически отрицает. «Никакой работы во вред советской власти я не вел.»
Следователь: «Ваша маскировка напрасна…Мы изобличили вас документами». Алымов: «У вас нет и не может быть никаких документов». После этого с ним так «поработали», что уже на следующем допросе Алымов начинает показывать на себя и разоблачать друзей-товарищей, и следствие пошло как по маслу.
Судя по материалам «Саамского дела», все дружно выявляли вину каждого. Так, Александр Афанасьевич Яковлев показал, что в Воронинском погосте кроме него были еще четыре «заговорщика». Взятый якобы с поличным Я. Осипов назвал имена десяти сообщников и т.д. И еще об одной особенности следствия. Интересно, что именно к делу Алымова в качестве доказательств были приложены две фотографии: на одной – ряд винтовок, стоящих у стенки, на другой – сваленное кучей разное оружие от английских винтовок до русской малокалиберки и пачек патронов. В обвинительном заключении речь шла об 25 винтовках, 10 ружьях и 5255 патронах, якобы обнаруженных у заговорщиков. Там же говорилось о наличии в тундре уже не шести, а десяти повстанческих групп, в которых насчитывалось 70 человек (кроме того, в соседнем Саамском районе тоже было организовано похожее дело – по нему привлекали 16 человек).
Примечательно, что по ходу следствия все члены «саамского заговора» усугубляли свою вину: если в записи первого допроса Алымова говорилось о создании контрреволюционной организации в 1935 году, то вскоре (на третьем допросе) появилось новое утверждение: «Начал борьбу не в 1935 году, а в 1927».
И дополнительные уточнения тоже были существенными: группа в Ловозере во главе с Никоном Герасимовым образовалась в 1929 году, а группа в Иоканьге – в 1931 году…
Сегодня очевидно, что так называемое «саамское дело» было шито белыми нитками. Уже в 1940 году оно было подвергнуто сомнению, а затем определено как фальсификация. В одном из документов того времени прямо говорилось что: Саамская повстанческая организация высосана из пальца». Но ясно и другое: некоторые сотрудники Мурманского отдела НКВД хотели на этом деле сделать себе карьеру.
Значительная часть вины в содеянном преступлении ложится и на начальника Ловозерского РО НКВД И.М. Михайлова, который за несколько месяцев 1938 года арестовал только в Ловозере более ста человек (а все население составляло, как мы уже говорили, около двух тысяч). Ему активно помогали мурманские сотрудники НКВД и следователи – А.Я. Тощенко, Н.А. Терехов, П.В. Гришунов и др. Это по их приказам и указаниям арестовывались безвинные люди. Это они прибегали к физическим и психологическим методам воздействия на арестованных, подделывали и «корректировали» документы.
Для чего же было сфальсифицировано «Дело о саамской контрреволюционной организации»? Прежде всего оно нужно было сотрудникам НКВД для поддержания собственного авторитета и запугивания населения, а также для того, чтобы оправдывая свою «работу», достойно зарекомендовать себя в глазах высокого начальства.(18)
22 октября 1938 года осужденного Василия Кондратьевича Алымова расстреляли в Левашевской пустоши под Ленинградом, а вместе с ним погибли еще 14 фигурантов «саамского заговора». Остальные получили по 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
Уже в 40-х годах начался пересмотр дела Алымова из-за несоответствий в протоколах допросов обвиняемых. 4 июля 1957 года Военный трибунал Северного военного округа установил, что Алымов Василий Кондратьевич и другие осужденные по этому делу были арестованы незаконно, дело было сфальсифицировано. Сотрудники УНКВД, участвовавшие в этом, были осуждены и получили разные сроки, а невинно пострадавшие люди реабилитированы.(19)
В Государственном архиве Мурманской области есть «Материалы об извращениях методов следствия и фальсификаций дел бывшими работниками НКВД Михайловым И.М. и Ивановым А.Д.», которое было начато в декабре 1939г.
В справке о работе бывшего начальника РО НКВД Ловозерского района тов. Михайлова И.М., который в декабре 1939г. уже работал врид. начальника РО НКВД Мончегорского района Мурманской области говорится: «В конце 1937г. на работу начальником Ловозерского РО НКВД был командирован Ленинградским УНКВД и Мурманским Окротделом НКВД, член ВКП(б) с 1926г. тов. Михайлов Иван Михайлович, который с первых же дней своей работы в районе стал на антипартийный путь – путь отрыва своей работы от руководства и контроля районной парторганизации, игнорирование указаний и требования парторганизации об устранении антипартийной и антигосударственной практики в оперативной работе, последнего, путь провокации парторганизации заведомо ложной информацией, двурушничества и противопоставление себя партийной организации. И, наконец, путь преступной фальсификации и извращений в оперативно-следственной работе.
В начале 1938г. по инициативе начальника Ловозерского РО НКВД Михайлова и начальника СПО Мурманского Окротдела НКВД Тощенко на территории бывшего Мурманского округа была вскрыта так называемая «контрреволюционная буржуазно-националистическая, повстанческая, шпионо-диверсионная, террористическая организация», в которой насчитывалось 10 повстанческих групп, разветвленных по Саамскому, Ловозерскому, Кольскому и Полярному районам, с общим количеством участников до 70 человек, возглавляемая бывшим директором Краеведческого музея Алымовым В.К.
27 февраля 1938г. по делу этой организации был арестован директор Краеведческого музея в г. Мурманске Алымов Василий Кондратьевич.
Как теперь выясняется, никаких первичных материалов, которые бы подтверждали правильность предъявленных обвинений участникам так называемой «контрреволюционной, повстанческой, буржуазно-националистической, шпионо-террористической, диверсионной, саамской организации» ни в УНКВД, ни в делах участников не имеется: и что эта грязная стряпня Михайлова и Тощенко есть не что иное, как фабрикация «громкого дела» и клевета на саамский народ Кольского полуострова, который веками угнетался царским самодержавием и грабился норвежскими купцами и который только Советской властью возрожден к жизни.
Здравый смысл подсказывает, что полторы-две тысячи саамского населения, находящегося в тундре Кольского полуострова, как бы не хотела совершенно незначительная кулацкая часть саамов, не могли стать опорой так называемого «Финляндского правительства», кстати которого уже не существует, и тем более не могли создать серьезной угрозы нашей Красной Армии в любой обстановке. Подобную фантазию могли стряпать только такие люди, которые сами не верят в непобедимую мощь нашей Рабочее-Крестьянской Красной Армии и в ту серьезную силу нашего государства, созданную нами за годы существования Советской власти. Правильность такого вывода подтверждается всей практикой работы по созданию этого дела и теми материалами, которые представлены Обкому ВКП(б) начальником Кольского РО НКВД тов. Заборщиковым, оперуполномоченным УНКВД тов. Гришуновым и рядом других лиц, работавших совместно с Михайловым в это время.
Больше того, целый ряд так называемых участников и даже «руководители» повстанческих групп, которые не попали по разным причинам на «тройку», были из под стражи освобождены и сейчас работают в колхозах (Матрехин А.В., проходящий по делу как «руководитель» группы, Филиппов С.С., Селиванов А.И., Канев Я.П., Совкин А.М., Друженков И.А., Бардаев В.И., Хатанзей В.Е., и другие из группы 34-х).
Большая часть саамов и ижемцев, проходивших по этому же делу, но позже арестованных, были также освобождены (Рочев И.П., Данилов Прокоп, Валявкина Мария и др.).
Тов. Гришунов – оперуполномоченный УНКВД, в своем заявлении Обкому ВКП(б) пишет: Бывший директор Краснощельского оленесовхоза тов. Петров сейчас работает секретарём Ленинского РК ВКП(б) г. Мурманска и тов. Черемискин – парторг оленесовхоза – в своих заявлениях на имя Обкома ВКП(б) подтверждают, что оружие и патроны (старого образца – фроловки и др.), которые были сданы Ловозерскому РО НКВД в апреле месяце 1938г., принадлежали этому же совхозу и числились по данным бухгалтерии как и прочее имущество хозяйства. Оружие выдавалось по мере надобности пастухам для охраны оленьих стад от хищников. Бывший начальник РО НКВД Саамского района тов. Заборщиков заявляет, что он ещё в 1935 году, когда этот совхоз входил в Саамский район, часть непригодного оружия из совхоза изъята, а годная была оставлена, следовательно ни о каком укрывательстве оружия от советских органов, как это указывают в обвинительном заключении нет.
Арестованных били. Привожу конкретный случай, фамилии обвиняемых не помню, звали Василий Васильевич, его допрашивал Михайлов, мне предложил привести второго обвиняемого для производства очной ставки. Вошел Юлашкин, предложили мне из кабинета с другим обвиняемым убраться, спустя некоторое время предложили войти, Михайлов рассказал, что Василий Васильевич был здорово избит, но показаний все же не дал. После неоднократных избиений Михайловым Филиппова Филиппа, 60-летнего старика, тот показаний не дал. Много было избиений обвиняемых Михайловым и по другим делам.
Прокуратура СССР специальным письмом от 17/XI-39г. уведомила заместителя начальника Главного Управления ГБ НКВД СССР о том, что: «Начальник УНКВД г. Мончегорска Михайлов систематически нарушает и не желает выполнять законы Советской власти. Вопреки постановления ЦК ВКП(б) и СНК от 8/V-33г. о сроке содержания арестованных в КПЗ, Михайлов систематически держит арестованных в КПЗ по 6 месяцев и не направляет их для содержания в г. Мурманск. В результате безобразного отношения к своим обязанностям со стороны Михайлова, в КПЗ имеют место самоубийства, причем он даже не считает нужным сообщать кому следует о таких фактах. Так, покончили жизнь самоубийством через повешение врач Петрова и арестованный Славиковский; семь случаев самоубийств были предотвращены.
При ведении следствия по делам никаких сроков не соблюдает. Выселяет рабочих с семьями из квартир на улицу и занимает помещения под свои нужды. Михайловым были выселены прямо на улицу 4 рабочих семьи из домов Кольстроя. Сообщая Вам об изложенном, по поручению т. Вышинского, прошу призвать Михайлова к порядку и наказать его за безобразия, которые он творит. О принятых мерах прошу сообщить в Прокуратуру Союза для доклада тов. Вышинскому».
27 января 1939г. был издан приказ по УНКВД Мурманской области, констатирующий нарушение революционной законности, в котором Михайлову объявляется строгий выговор с ознакомлением всего оперативного состава УНКВД.
Вывод из этого один: вся практика работы Михайлова и его поведение в дальнейшем в лучшем случае несовместима с работой в органах НКВД и принадлежностью его в рядах Коммунистической Партии. Зам.зав.отделом кадров Обкома ВКП(б) – Елисеев».(20)
В заключении хотелось бы рассказать немного о семье В.К. Алымова и трагедии этой семьи. Алымов В.К. был женат на Алымовой Софье Петровне, 1883 года рождения, которая родилась в Пермском крае. Софья Петровна работала в Мурманской горбольнице, акушеркой. В Мурманске проживала по адресу: ул. Красная, д.4. 20 октября 1937г. она была арестована по ст.58-6-11 Уголовного кодекса. 02 декабря 1937г. была осуждена комиссией НКВД и Прокурора СССР и приговорена к высшей мере наказания. 06 декабря 1937г. Алымова С.П. была расстреляна. Место захоронения – г. Ленинград, Левашовское кладбище. Реабилитирована 27.08.57г. Военным трибуналом Северного военного округа. Практически через год, 22 октября 1938г. будет расстрелян сам Алымов В.К. и похоронен на том же Левашовском кладбище.(21)
У Алымова В.К. было три приемных сына. Владимир Владимирович Галицкий, Борис Владимирович Галицкий и Сергей Владимирович Галицкий.(22)
Галицкий Сергей Владимирович родился в 1905г., в г. Санкт-Петербурге. Работал в Мурманском траловом флоте в механических мастерских, заведующим производством. В Мурманске проживал по адресу: ул. Красная, д.5. 08 марта 1933г. он был арестован по ст. 58-7 Уголовного кодекса. 12 мая 1933г. дело было прекращено тройкой ОГПУ Ленинградского военного округа, С.В. Галицкий был освобожден. Повторно был арестован 02 сентября 1936г., по ст. 58-10-7-11 Уголовного кодекса, когда он работал в Мурманрыбе прорабом. На тот момент С.В. Галицкий проживал по адресу: пр. Сталина, д.36, кв.38. 27 февраля 1937г. Галицкий С.В. был осужден на 8 лет исправительно-трудовых лагерей Ленинградским областным судом. Реабилитирован 03 декабря 1954г. Верховным судом РСФСР.(23)